Литература и библиотековедение

А если что и остаётся Чрез звуки лиры и трубы То вечности жерлом пожрётся И общей не уйдёт судьбы. Автор размышляет о вечности о том что абсолютно все человеческие дела и стремленья рано или поздно будут забыты. Экспрессия стихотворения создается концентрацией метафор река времён пропасть забвенья жерло вечности и фонетической организацией повтор [р] определяет напряженную тональность восьмистишия; последовательность ударных гласных в третьей и предпоследней строках о о э э о о. В стихотворении 2 образа: образы времени и вечности.

Стихотворение Г.Р. Державина «Река времен в своем стремленье…». Восприятие, истолкование, оценка. Выразительное чтение наизусть.

История создания

К концу XVIII века Державин достиг многого: он был сенатором, министром, спорил с царями. Но много было министров, сенаторов, статс-секретарей, а он все же был один - поэт Державин. Как-то само собой получилось, что все признали в нем гения. Конечно, Державин был прежде всего царедворец, карьерист. В его глазах орден был поважнее оды. Но с годами он понял, что именно в литературе - ключ к его бессмертию. А этого всегда желала его гордая, честолюбивая душа. Не случайно он переложил с латыни на русский язык "Памятник". Он думал, что именно его стихи станут вечным памятником ему...

Но нет! Шли годы, он слабел, терял зрение и постепенно его взору открывалась вечная и печальная истина, которая недоступна была ему, молодому.

Летом 1816 года в любимой Званке, своём имении в Новгородской губернии, он начал работу над новым произведением. Но творческим планам поэта было не суждено сбыться: смерть прервала работу. До нас дошли лишь несколько строк, записанных — что само по себе символично — на аспидной доске.

Для справки. Аспидная доска — доска из минерала чёрного цвета, на которой пишут грифелем.

За два дня до смерти 6 июля 1816 г. он начертал ее формулу на грифельной доске:

Р ека времён в своём стремленьи

У носит все дела людей

И топит в пропасти забвенья

Н ароды, царства и царей.

А если что и остаётся

Ч рез звуки лиры и трубы,

Т о вечности жерлом пожрётся

И общей не уйдёт судьбы.

Восприятие, истолкование, оценка

Философское произведение «Река времён в своём стремленьи...» — попытка поэта изложить свой взгляд на вопрос о смысле жизни. Стихи заставляют задуматься над тем, что останется от деяний человека после его смерти. Автор размышляет о вечности, о том, что абсолютно все человеческие дела и стремленья рано или поздно будут забыты. Действительно, все когда-нибудь проходит. Человеческие поступки могут быть злыми и добрыми, благородными или не очень, но они не вечны. Проходит время, и все забывается. Приходят новые люди, которые не помнят о том, что было до них. Важно лишь то, что есть сейчас, потому что все остальное просто не имеет значения.

На земле нет ничего вечного, поэтому не имеет смысла придавать поступкам и действиям человека слишком большое значение. Судьба всего земного слишком хрупка и эфемерна, все существует только лишь какой-то миг. «Вечные» философские проблемы выведены автором в подтекст произведения.

Стихотворение пронизано пессимистическим чувством. Его автор - человек пожилой, умудренный опытом лет, возможно, старец, спокойно и мудро взирающий на мирскую суету. Ему некуда спешить, он знает цену жизни.

Экспрессия стихотворения создается концентрацией метафор (река времён, пропасть забвенья, жерло вечности) и фонетической организацией (повтор [р] определяет напряженную тональность восьмистишия; последовательность ударных гласных в третьей и предпоследней строках (о — о—э//э—о—о)).

В стихотворении 2 образа:образы времени и вечности. И время, и история в стихотворении Державина имеют конец и не предполагают ни торжества прогресса, ни установления гармонии: слова уносит, топит, пожрется, забвенье, пропасть и жерло близки по значению «гибель», «утрата», «конец», «небытие». Распространенность этих признаков на «все дела людей»

В первом четверостишии используются глаголы несовершенного вида, обозначающие длительность процесса и повторяемость законов истории, продолжающих действовать, пока течет земное время. Во втором четверостишии совершенный вид, придающий глаголам значение предела, служит своеобразной метафорой конца мировой истории.

Образ времени сопоставляется с образом вечности, а план настоящего постоянного сменяется планом будущего (То вечности жерлом пожрется). Если в бытовом языковом сознании вечность обычно сводится к временной длительности, не имеющей ни начала, ни конца, то Державин, говоря о вечности, избегает конкретных временных характеристик и измерений. С одной стороны, вечность у него динамична (пожрется), с другой, в соответствии с поэтической традицией XVIII в., она сближается с Хаосом, который для античных философов и поэтов и воплощался в образе бездны.

Непостижимость вечности в стихотворении Державина находит отражение в отказе от ее развернутой образной характеристики. Если образ истории (времени) строится на основе цепочки тесно связанных друг с другом метафор и детализируется (время — река с бурным течением, несущаяся к «пропасти забвенья»), то вечность в тексте имеет только один образный признак — всё пожирающее жерло.

Многозначным в последней строке оказывается слово судьба: с одной стороны, оно имеет здесь значение «участь, удел», с другой — реализует значение «непреложный закон»,

Вывод

В стихотворении Державина развивается мотив суда, имеющий несколько аспектов: это и определение истинной цены деяний людей, и подведение итогов, и установление места искусства в истории, и суд времени над человеком, и преодоление самого времени.

«Река времен в своем стремленьи» - это стихотворение Державина, которое было написано 6 июля 1816 года. Через три дня поэт умер. Это лишь часть работы, так как автор не закончил ее.

Обнаружена запись была на доске, где поэт писал черновые варианты. Он создал отрывок, когда смотрел на картину «Река времен». Она имела исторический характер и это было изображение всемирной истории.

В стихотворении поэта показана сила времени. Оно так скоротечно, что никто не может устоять. Перед временем склоняются цари и царства, целые народы и нации. Все повергается в пучину забвения. Неважно, как много было достижений, как много было сделано, все в итоге пропадет.

Смысл произведения в том, что нужно ценить время, а основная мысль стиха в том, что всемирная история постоянно повторяется.

Снова и снова приходят новые эпохи, новые царства, которые делают те же ошибки. Этот круговорот будет вечным, так что нам остается лишь мириться с этим.

Полное стихотворение должно было называться «На тленность», но так как оно не было написано полностью, то отрывок был назван по первой строчке.

6 июля 1816 года в Званке, своем имении близ Новгорода, семидесятитрехлетний Гаврила Романович Державин записал эти строки на черной грифельной доске (его обычный черновик).

Восемь строк, за которыми, как утверждали родственники, по всей видимости, должны были следовать другие. Однако через день, 8 июля, "лег он в постелю, в половине второго часа, вздохнул сильнее обыкновенного, и с сим вздохом скончался "... Надпись на могильной плите увековечила "действительного тайного советника и разных орденов кавалера " (о поэте - ни слова)...

Грифельная же доска с черновиком последнего стихотворения была доставлена в Императорскую библиотеку по просьбе директора ее, А.Н. Оленина, и пятьдесят лет спустя академик Я.К. Грот, выдающийся исследователь творчества Державина, свидетельствовал: "Всякий может видеть (доску) на стене, в отделении русских книг; но от начертанных на ней строк почти ничего уже не осталось ".

Там же, в отделе рукописей Государственной Публичной библиотеки СССР имени М.Е. Салтыкова-Щедрина в Ленинграде, можно видеть ее и сегодня, под стеклом в рамке из лакированного дерева. При хорошем освещении угадываются отдельные буквы, слова...

Однако "река времен" эти строки пока что не одолела. Скопированные на бумагу сразу же после смерти поэта, они были вскоре напечатаны в "Сыне Отечества", одном из самых известных литературных журналов.

С престарелым Державиным мы хорошо знакомы по пушкинскому рассказу о лицейском экзамене 8 января 1815 года: "Он сидел, подперши голову рукою. Лицо его было бессмысленно; глаза мутны; губы отвислы; портрет его, где представлен он в колпаке и халате, очень похож...", правда, "он дремал до тех пор, пока не начался экзамен в русской словесности. Тут он оживился, глаза заблистали; он преобразился весь ". В последний же раз Державин взялся за грифельную доску ровно через полтора года после того лицейского посещения, и мы можем легко вообразить, как он опять оживился, преобразился 6 июля 1816 года...

Пройдем же по последним державинским строчкам, наверное, еще не доведенным до полного совершенства, но, без сомнения, гениальным.

Заглавия нет. Но, по словам близких Державину людей, поэт собирался назвать стихи "На тленность".

"Река времен в своем стремленьи..."

С древних веков постоянно использовался образ "река жизни", "река времени"; в кабинете Державина висела своеобразная картина-таблица "Река времен, или Эмблематическое изображение всемирной истории".

Длинная полоса - "карта" истекших пяти тысяч лет; сверху вниз идут рукава бесконечной реки с названиями: "Египет", "Вавилон", "Греция"; затем почти все они сливаются в "Риме". Из "Рима" берут начало разные "европейские ручьи" - французский, английский, германский... рядом русский. У правого же края "карты" - самая прямая протока: достижения науки, литературы, искусства. Тут стоят имена Гомера и Ньютона, перечисляются крупнейшие открытия. У нижнего обреза карты, там, где 1800 год (а дальше время для издателя еще не протекло), последние имена и события культурного мира. Прививка оспы; Лавуазье; открытие Цереры (астероида); Державин...

Именно глядя на эту картину-таблицу, поэт складывал свои последние строки. И в то же время в них слышится эхо одного из ранних стихов, принесших тридцатисемилетнему поэту громкую славу:

"Глагол времен" - это бой часов, который в той же строке отдается эхом: "металла звон".

В последних стихах - иной, более величественный, спокойный образ, "река времен"; она не требует мгновенной рифмы и, не торопясь, движется "в" своем стремленьи"...

Через четырнадцать лет после кончины Державина Пушкин, арестованный в Болдине холерой, должен будет выполнить просьбу заезжего соседа, отставного подпоручика Дмитрия Алексеевича Остафьева,- написать что-либо в альбом. Отказать невозможно, тем более, что незадолго перед тем Остафьев получил автограф у дядюшки поэта, Василия Львовича; и Александр Сергеевич поступает так, как часто делал в подобных случаях: заносит в альбом стихотворение не свое, но уж особенно уместное среди холеры, склонной многих унести "в своем стремленьи". Не имея под рукой сочинений Державина, Пушкин писал по памяти и дважды ошибся, причём обе ошибки любопытны. О втором случае речь впереди, первую же строку хозяин Болдина записал: "Река времен в своем теченьи".

Пушкин с его тягой к простоте и точности предпочитает ясное и реалистическое "теченье" более абстрактному, туманному "стремленью". Когда молодой Пушкин произносил на память стихи Жуковского и притом забывал или невольно менял какое-либо слово, Жуковский понимал, что это место неудачно и его нужно переделать. Однако Державин - это Державин. По Пушкину лучше "теченье"; но Державин - поэт XVIII столетия, склонного к высокому, мерному слогу, и тут уместнее "стремленье". Тем более, что благодаря этому слову в первой строке три раза встречается рокочущее сочетание "ре ": ре ка вре мен... стре мленье... Это, конечно, неспроста, что выяснится дальше (хотя сразу скажем, что вряд ли Державин пересчитывал количество "ре " и сознательно конструировал подобные звукосочетания - так шел стих, интуиция подсказывала).

Расставаясь с первой строкой, заметим на прощание, что река соответствовала старинным понятиям о быстроте времени: правда, XVIII век к концу сильно заторопился, но все же не смог переменить того ощущения темпа событий, которое было привычно Державину с молодых тысяча семьсот пятидесятых, шестидесятых, семидесятых годов...

Река времен, а между тем в 1818 году все тот же молодой поэт, которого успел благословить, сходя в гроб, старик Державин, напишет (о другом поэте, Батюшкове):

Восхищенный стихами Пушкина, Вяземский писал Жуковскому: "В дыму столетий!" Это выражение - город. Я все отдал бы за него движимое и недвижимое. Какая бестия! Надобно нам посадить его в желтый дом: не то этот бешеный сорванец нас всех заест, нас и отцов наших. Знаешь ли, что Державин испугался бы "дыма столетий"? О прочих и говорить нечего ".

Нам сегодня, в конце XX века, восхищение Вяземского несколько странно: "дым столетий" и другие подобные определения быстро несущегося времени сделались довольно привычными, даже шаблонными. Однако почти всякий шаблон имеет, наверное, весьма благородное происхождение: когда-то был свежим образом, который от частого употребления несколько стерся... В начале же XIX века хорошо различали державинское представление о медленном, величественно текущем времени, которое невозможно сравнить с быстро рассеивающимся дымом (Державин "испугался бы"), и пушкинский взгляд на быстро, бешено, призрачно как дым несу щееся время, взгляд, тяготеющий уж не к XVIII. а скорее, к нашему, XX веку.

Река времен, дым столетий - две "концепции времени"...

Действительный тайный советник, бывший секретарь императрицы, губернатор, министр юстиции и многих российских орденов кавалер, Державин знал толк в царствах и царях. Кроме того, интересовался историей, хотя в его эпоху она была куда меньше и "уютнее", чем теперь.

Если бы спросить старика, чертившего знаки на грифельной доске, велико ли прошедшее, какова пропасть забвения, вечность "за плечами", поэт сказал бы приблизительно так, как записал в ту пору восемнадцатилетний Александр Горчаков, один из мальчиков, взиравших на Державина во время лицейского экзамена: "История - время цивилизованных дел человеческих, обнимающее последние пять тысяч лет ". Премудрый Бюффон незадолго до того исчислил, будто накаленному земному шару пришлось остывать восемьдесят тысяч лет...

Слова "миллион лет" еще не произносятся, Египетские иероглифы еще не прочтены (это удастся сделать через шесть лет после кончины Державина). Еще несколько десятилетий на земле никто ничего не будет знать о хеттах - великой многовековой цивилизации, сыгравшей немалую роль в предыстории нашей культуры. Индийская культура Мохенджо-Даро и Хараппы, древнешумерские города, крито-микенский мир и немало других, абсолютно неведомых Державину стран и эпох еще лежит в "пропасти забвенья", точную глубину которой непонятно, как измерить.

Но что цари и царства! Державин, хоть и придворный, хоть и министр, никогда не давал за них большой цены. В 1780-х годах он столь сильно переложил на современные стихи 81-й псалом, что "библейский текст" был строго запрещен цензурой:

Теперь, в 1816-ом, он по-новому повторял давно облюбованную мысль.

Здесь снова слышны те "раскаты", что уже звучали в первой строке; снова много "р ": чрез, лиры, трубы ...

Любопытно, что в том болдинском альбоме, куда были переписаны державинские стихи, Пушкин ошибся второй раз, написав: "чрез звуки лиры иль трубы". Согласно Пушкину выходило, что нечто остается благодаря поэзии (лира) или славе, исторической памяти (труба). Державин же, возможно, хотел сказать, что вообще если что-либо на свете остается, то благодаря только искусству, ведь лира и труба - инструменты музыкальные, подчиняющиеся только поэтам, сказителям, бардам.

Кажется, Пушкин ощутил тут известную неточность, расплывчатость державинского образа и невольно поправил или завел спор с умершим поэтом: в самом деле, что и благодаря чему остается на свете?

Страшный звуковой взрыв, подготовленный прежними "р " и "ре ", в первой и шестой строках... Жерлом пожрется - жер - жре : один корень - жрать, пожирать, жрец, жертва, жерло . Державин был великим мастером подобного стихового рыка; в стихотворении "Снегирь" (о смерти Суворова) есть строка: "Северны громы в гробе лежат" (впрочем, как тут не вспомнить, что в знаменитых, особенно по опере Чайковского, стихах "Если б милые девицы так могли летать, как птицы, и садились на сучках..." Державин нарочно не ввел ни одного "р ").

Осталось только сказать, что в последней строке последнего стихотворения - "И общей не уйдет судьбы" - "р " совсем исчезает, зато какие завывающие гласные: о-е-у-е ! Эхо, печальный гул, доносящийся из пропасти, из жерла Дантова ада; вспомним у Пушкина похожую звукопись: "Буря мглою небо кроет" (у-я-о-ю-ео-о-е ).

Если уж разговор зашел о звуках, нужно коснуться неясного до конца вопроса: как произносить последние слова пятой и седьмой строк, с е или ё : остае тся - пожрё тся или остае тся - пожре тся. По мнению некоторых филологов, ё в ту пору было менее употребительно.

Но полной уверенности нет - не слышим... Стихи обрываются.

Смысл их страшен и прост: та сила, что уносит в пропасть народы, царства и царей, не может на первых порах (века, тысячелетия) одолеть то, что создано лирой и трубой, и всетаки в конце концов жерло вечности поглотит и самое высшее создание человеческого духа. Пропасть забвения, жерло вечности... А меж тем за двадцать один год до того, в 1795 году, Гаврила Романович был настроен как будто иначе:

Державин последних стихов спорит с Державиным "Памятника"!

Читатель же этой статьи, возможно, ожидает полного нашего согласия не с семидесятитрех-, а пятидесятидвухлетним поэтом: все будут довольны и успокоятся, воскликнув по обычаю: "Рукописи не горят! " (Этот счастливый булгаковский образ теперь столь часто повторяется, что порою хочется поджечь иную рукопись: а вдруг и в самом деле не сгорит!)

Попробуем, однако, взглянуть на вещи без излишней предвзятости и спокойно разобрать два тезиса: "Времени полет не сокрушит..." и "Жерлом пожрется... " Державин жил в ту эпоху, когда делалось немало открытий, наводивших на мысль о "бренности и тленности". "Слово о полку Игореве" - чудесный аноним, всего на два десятилетия вынырнувший из "пропасти", чтобы затем, в смуте и пламени 1812 года, исчезнуть; впрочем, исчезнуть, оставшись; но неведомый автор в первых же строках представляет своего абсолютно неведомого предшественника, учителя: "Боянъ же, братие..."

Еще и еще великие творения - и рядом пустоты. Библия - но уж давно понято, что самые древние списки священной книги на много веков моложе первоначального текста, и сколько же пропало, отсеялось по дороге!.. Даже то, что остается потомкам, вдруг кажется случайным, эфемерным...

Мудрый Марк Аврелий явился новому времени всего в двух рукописных списках, причем один из них вскоре исчезает. Современник Александра Македонского Менандр, чье имя гремит в веках, чьи герои в древности были фигурами нарицательными, как в наше время Тартюф, Хлестаков... Менандр - драматург, корифей, основоположник так называемой новоаттической комедии, мастер... Сотня с лишним его пьес, десятки раз изданных и переизданных, занимала бы сегодня немалое место в любой библиотеке. Но только в 1905 году находят папирус с текстом (более или менее полным) пяти комедий. И уже в наше время обнаружена еще пьеса в Оксиринхе, самой знаменитой на свете помойке, куда сбрасывали ненужные вещи в птолемеевском Египте... Наконец, Тит Ливий, король древнеримских историков. Только 35 книг из 142, только 25 процентов его "Истории Рима от основания города" досталось нашему времени. Правда, слух был, что в библиотеке Ивана Грозного, унаследованной от византийских императоров, были все тома, но где та библиотека, где те книжки и свитки, которые, согласно авторитет:ному мнению академика М.Н. Тихомирова, возможно, разошлись из дворцового собрания в глухие монастыри? И что действительно видел "под Кремлем" некий подмастерье XVIII века, заоравший "Слово и дело!" и жестоко битый, так как книги, которые он якобы обнаружил, после не нашлись? Случайность.

Марк Блок, прекрасный французский историк, убитый фашистами, имел основание сомневаться в том, что мы в самом деле получаем от прошлого "главные вещи"; кто же поручится, что мы не судим, например, о литературе целой эпохи по сочинениям второстепенным, а о материальной культуре - по остаткам более или менее случайным?

Державин, можно сказать, пессимист: "А если что и остается..." Мы же, оптимисты, можем, кажется, сделать только одно почтительное возражение Гавриле Романовичу: река времени течет непросто, главный поток, конечно, из прошлого в будущее, но как ни сильно это течение, существует и некое "противотечение" - назад, к тому Вчера, что неотделимо от Сегодня и Завтра. Все это хорошо знал автор следующего после Державина "Памятника":

Пока на свете хоть один поэт, он по природе своей оживляет прошедшее,и как же ему не воскресить Пушкина, Державина!

Бессмертие, как бесконечность, имеет два направления.

Однако опять вернемся к нашему восьмистишию. Ведь сочинение не окончено, и мы даже можем предположить - что Державин собирался еще написать... Если река времен уносит народы, царства и царей, если даже звуки лиры и трубы пожрет вечность, то нужно создать маленький, уютный очаг в "пустынях времени", собрав вокруг него семью, друзей, радуясь немногому:

В этих стихах, сочиненных за несколько лет до кончины, Державин восхищается пением птиц, рожком пастуха, домашними разговорами, утренним кофе, игрой в лапту, охотой... Но напоследок в том же сочинении ("Евгению. Жизнь званская") вдруг возникают мотивы смерти и вечности: жизнь - миг, человек - прах, и, может быть, лишь Клия (Клио), муза истории, сохранит память о поэте, впрочем, скорее всего, лишь как эхо, дух в тех краях, где он жил:

"Труба" в этом четверостишии, конечно, предшественница "лиры и трубы" последних стихов.

6 июля 1816 Державин, скорее всего, хотел по-новому высказать уже сказанное о смерти как источнике особой тихой житейской радости. Хотел, но не успел или не захотел успеть...

Есть мастера, удивительно умеющие не оканчивать свои сочинения. Таков был, например. Пушкин, у которого много чудесных стихотворных и прозаических отрывков, то ли завершенных, то ли лукаво брошенных и сохраняющих прелесть полуотделанного камня, неоконченной статуи. Есть даже специальный термин - стиль non finita , когда мастер как бы выступает в соавторстве с несовершенным, когда отсутствие - гармоническое дополнение присутствия.

Однако бывают иные случаи. Иногда автор не оканчивает произведения оттого, что не успевает. И тогда его соавтор - смерть. Я видел картину одного художника, где были изображены борцы; художник умер, не успев только дорисовать им глаза, но от того работа стала много сильнее: мощные, сплетенные, безглазые фигуры и сверх того - сам факт смерти художника. Все это придавало изображению новый, особый смысл.

Если после кончины человека, как заметила А. А. Ахматова, все портреты его меняются, то, конечно, меняются и стихи. Стихи предсмертные - особенно. Гаврила Романович 6 июля 1816 года, можно сказать, выступил в соавторстве со смертью и вечностью. 8 июля смерть прошлась по восьмистишию "рукою мастера" и придала ему тот смысл, которого Державин не предполагал (а впрочем, кто знает, может быть, предчувствовал?). И что же?

Перечтем еще и еще раз последние стихи: казалось бы, ничего не может быть печальнее - смерть, пропасть забвенья, жерло пожирающее... Все это снова и снова возвращает нас к уже вспомянутому: "глагол времен! металла звон..." Приходит на память и Александр Блок:

Эти строки звучат по-державински, хотя Блок вряд ли о том думал: гроба, плиты - и та самая труба!

Важнейшее же слово - "торжественной". Надгробные строки торжественны. Последние стихи Державина, несомненно, тоже торжественны; кроме обычного сетования на скоротечность сущего, в них сокрыта тайна, торжественность.

Не смеем навязывать своего мнения, но заметим, что для автора этой статьи и нескольких опрошенных им друзей в последних строках Державина присутствует и какая-то странная радость, нет, точнее, не радость, но некий свет, приобщение к вечности.

В чем тут секрет? Может быть, так: гениальные стихи даже на самую печальную тему всегда заключают в себе и выход, "бессмертья, может быть, залог". Если на свете создаются такие стихи - не все потеряно. И Державин объясняет: все проходит, уносится, потирается, но если поэт, человек способен все это охватить, понять, то самим этим пониманием он уже как бы вечен, бессмертен. И не о том ли за тридцать два года до смертного часа уже сказал тогдашний Гаврила Романович Державин:

Вот какие мысли пришли при чтении тех стихов, которые при совершенно особенных обстоятельствах записал на грифельной доске великий поэт Гаврила Романович Державин 6 июля 1816 года.

[То, о чём я собираюсь написать, по-видимому, хорошо известно всем, кто такими вещами интересуются (keywords: Предполагаемый акростих у Державина, "Алексиада" Анны Комнин, карта "Der Strom der Zeiten" Фридриха Штрасса, карта "The Wall Chart of World History" Эдварда Халла).]

Многие сборники стихов Державина кончаются таким отрывком:

Река времен в своем стремленьи
Уносит все дела людей
И топит в пропасти забвенья
Народы, царства и царей.
А если что и остается
Чрез звуки лиры и трубы,
То вечности жерлом пожрется
И общей не уйдет судьбы.

Это было последнее, что Державин написал. В примечаниях обычно пишут, что это первая строфа незаконченного стихотворения "На тленность". Державин написал его даже не на бумаге, а на "аспидной" доске, и умер через несколько дней. Насколько я понял, доску с нестёртым отрывком перенесли в музей и показывали в таком виде то ли долго, то ли даже до сих пор.
У меня сразу возникает несколько вопросов. Во-первых, откуда известно, как стихотворение должно было называться? Сам Державин написал название на доске, или это такая условность? Oткуда известно, что это именно отрывок, а не законченное стихотворение? Наверняка литературоведы могут дать на это авторитетный ответ, например, такой: по-видимому, Державин не мог написать такое короткое стихотворение на такую фундаментальную тему; это больше похоже на вступление, краткое описание предмета; за ним явно должно было следовать развитие темы в мелких подробностях – в общем, больше всего похоже, что задумывалось основательное стихотворение вроде оды "На смерть князя Мещерского" ("Глагол времён! Металла звон!").
В какой-то момент несколько людей заметили, что первые буквы строк образуют что-то как будто не совсем бессмысленное: РУИНАЧТИ. Многие верят, что Державин собирался написать акростих: первое слово "руина", а потом… да, что потом, уже наверняка не узнать. Есть несколько версий, например: это сокращённое слово "чести", или: это часть слова "чтить" в какой-нибудь форме, например "руина чтимого" – не забудем, что это только начало стихотворения! Есть и такая версия: Державин сначала хотел написать акростих; первые пять строчек у него сложились в слово "руина", а дальше не получилось; так что он собирался продолжать его как обычное стихотворение, не акростих – но тут как раз умер.
Прежде всего, любопытно, насколько старая эта гипотеза – что тут была хотя бы попытка написать акростих. Заметил ли хоть кто-нибудь "сразу", в начале 19 века, что первые буквы складываются во что-то там такое? Если да, то, наверное, никто не предположил, что "это он специально", иначе бы это было широко известно (наверняка упоминалось бы в тех же примечаниях). Между тем, Гаспаров пишет, что заметил сам (судя по всему, годах в 60-х), и упоминает другого человека, М. Халле, который тоже заметил и написал статью, отстаивающую (неубедительно, по мнению Гаспарова) одну из версий. Значит, широко известно это не было.
Верить ли в то, что там был акростих? Мне вот думается: во-первых, они там в начале 19 века столько стихов понаписали! Почему бы не допустить, что в одном из них 5 букв случайно сложились в слово? Во-вторых, действительно ли руина это такая вещь, в честь которой Державин мог захотеть написать акростих? На самом деле, тут непонятно: похоже, что в 19 веке это слово имело какой-то налёт романтичности, заставляло людей задуматься о древних временах, о том, что всё проходит, а города, некогда цветущие, ныне лежат в развалинах – что ж, к теме стихотворения вполне подходит. В третьих, был ли склонен Державин к такого рода играм? Между прочим, обычно акростих встречается в стихах "на случай", или шутливых. И относительно коротких - разве что это какое-нибудь специальное упражнение, причём чем длиннее такое стихотворение, тем больше в нём неровностей - не совсем чётких фраз, не совсем подходящих слов - поскольку приходится притягивать слова специально ради буквы. А тут, опять-таки, похоже, что намечалось стихотворение серьёзное, фундаментальное и длинное, и никаких неровностей, каждое слово на своём месте. А с другой стороны - почему бы не представить себе 73-летнего Державина, который написал на доске в столбик слово "руина" и пытается начать стихотворение с этих букв, и продолжить как получится? Тут даже не "не заладился" акростих (как выразился Гаспаров), а просто и не предполагался дальше пятой строчки.

Недавно Омри Ронен написал , в которой упоминает, что как-то раз он заметил, что этот отрывок Державина очень похож на первую фразу "Алексиады" Анны Комнин:

Поток времени в своем неудержимом и вечном течении влечет за собою все сущее. Он ввергает в пучину забвения как незначительные события, так и великие, достойные памяти; туманное, как говорится в трагедии, он делает явным, а очевидное скрывает. Однако историческое повествование служит надежной защитой от потока времени и как бы сдерживает его неудержимое течение; оно вбирает в себя то, о чем сохранилась память, и не дает этому погибнуть в глубинах забвения.

Первые две фразы настолько похожи на первые четыре строчки Державина, что сразу начинаешь думать – а не мог ли Державин это читать? Не перевели ли к тому времени "Алексиаду" на русский? Впрочем, зачем русский – наверняка Державин мог читать по-французски или по-немецки. Нет ли где-нибудь списка книг из библиотеки Державина (как есть список книг, принадлежащих Пушкину)? Если бы такой список был, и в нём была бы "Алексиада" (а если бы ещё с этими строчками подчёркнутыми! Или – лежащая открытой на этом месте около той самой доски!) – вероятно, можно было бы пытаться делать выводы. А так – если это поразительное совпадение не лишит нас бдительности, то мы заметим, что дальше тексты как раз расходятся: Анна Комнин пишет, что только историческое повествование и может защитить прошлое от полного забвения, а Державин – наоборот: что в конце концов и это не поможет.
Сходность этих текстов заметил несколько лет назад также lj-user i_shmael: несколько грамотных людей обсуждают, что могло быть, а что не могло. В нескольких комментариях сказано, что "река времени" – это "топос", общее место, образ, переходящий из произведения в произведение, так что совершенно необязательно предполагать прямое (или, например, через одного посредника) заимствование. Это мнение кажется очень разумным, к тому же оно подкреплено примерами, а также объясняет расхождение в продолжении: логично, что самое первое, мгновенное, развитие образа будет похожим у разных авторов, а дальше каждый уходит в свою сторону.

Вернувшись к стандартным примечаниям к Державину, находим там, что Державин начал писать это стихотворение, глядя на висевшую у него в кабинете "историческую карту" под названием "Река времен, или Эмблематическое изображение всемирной истории", выполненную немцем Фридрихом Штрассом (кажется, у Державина была русская версия этой "карты"). Думается, что этот факт сильно ослабляет гипотезу о том, что текст Державина происходит [более или менее] непосредственно из "Алексиады": поскольку мы знаем, что толчком к написанию стихотворения была карта, которая так и называется "Река времен", зачем пытаться искать ещё один (прямой) источник. Собственно, всё согласуется с идеей о "топосе".
Что это была за карта? Можем ли мы её найти в Интернете? Не сразу, после безрезультатных поисков со словом Fluß, нашлось примерно то, что нужно (поиски затруднялись ещё и тем, что такое же имя, Фридрих Штрасс, было у ювелира, который изобрёл "стразы" (которые так называются в его честь)). Вот оно: Straß, Friedrich: Der Strom der Zeiten oder bildliche Darstellung der Weltgeschichte von den ältesten bis auf die neuesten Zeiten [Фридрих Штрасс. Поток времени, или графическое изображение всемирной истории от древнейших до новейших времён]:

Этот экземпляр датирован примерно 1828 годом, так что у Державина была копия более ранней версии. Похоже, что этот самый Фридрих Штрасс в течение своей жизни сделал много версий этой карты, изменяя её в соответствии с последними событиями. Одна из них продавалась на ebay ; похоже, что она внизу отличается от предыдущей.

Ага, думаю я в этом месте, а ведь у меня тоже есть похожая карта! Это издание "The Wall Chart of World History" , которое выглядит вот так:

Впервые её выпустили в 1890 году (автор - Edward Hull) - т.е. она ближе во времени к картам Штрасса, чем к сегодняшнему дню - и с тех пор время от времени выпускают в обновлённом виде. Моё издание – 1990 года, имена, которыми кончаются соответствующие ветви – Рейган, Тэтчер, Миттеран, Горбачёв. Последние "крупнейшие события" – Калифорнийское землетрясение и разрушение Берлинской стены. Начало карты – сотворение мира, которое помечено 4004 BC (да, есть такая версия), Адам и Ева, Каин, Авель ("the first Martyr"). Сначала - только библейские персонажи, и только в 2300 BC из Вавилонской башни выходят ханаанцы, египтяне, халдеи, греки и китайцы. В какой-то момент возникают русские; их первые правители: 862 Ruric; 878 Igor; 900 Olega, Regent. После "Олеги" появляется загадочный Spendoblos... Поиск этого слова в Гугле ведёт прежде всего на спортивные сайты, но всё же удаётя выяснить, что имеется в виду Святослав (по-гречески его называли Σφενδοσθλάβος).
Вот кусок этой карты – видно, что авторы не ставили своей целью, чтобы это было похоже именно на реку (или, например, дерево) – на этой фотографии видна и русская ветвь: "Ivan IV, "The Terrible": Promotes Commerce, &c., but cruel":

Хорошие карты, на самом деле. Наверное, есть немало людей, которые более или менее представляют, какие, и даже в каком порядке, были короли во Франции или в Англии, но не знают, кто из них был одновременно хотя бы с тем же Иваном Грозным. Не претендуя на большее, иногда радуя своими упрощениями (хотя, вероятно, кого-то они, наоборот, раздражают), они в какой-то мере "защищают от потока времени" самые известные имена - собственно, показывая нам этот поток.